Михаил Делягин: Топор социальной эволюции
При всей закрытости и многозначности нынешней власти два ее параметра кристально ясны.
С одной стороны, ее тотально имитационный характер и отчасти вызванная им неадекватность делают управление нежизнеспособным: если пациенту нельзя помочь (в том числе потому, что он не в состоянии осознать и воспринять помощь), вопрос о том, достоин ли он этой помощи, теряет смысл.
С другой, нежизнеспособность означает неизбежность кардинального оздоровления, причем скорую (ставшее уже обыденным перерастание привычного негодования граждан России в обоюдное бешенство при общении людей на фронте со своими родственниками в тылу тому порукой), — скорее всего, до конца 2023 года.
Разумеется, вся страна жаждет, чтобы это оздоровление происходило строго по закону, но она жаждет и гарантий права на жизнь в виде прожиточного минимума, и человеческого пенсионного возраста, и нормальных медицины с образованием, не говоря о путинских «25 миллионов высокотехнологичных рабочих мест» образца мая 2012 года и нормального снабжения солдат.
Очередное Смутное время может, в отличие от прошлых раз, привести и к уничтожению русский цивилизации, — но на нашей стороне опять играет мировой кризис, и в целом шансы на выживание (естественно, русской культуры, а не отдельных индивидов) пока вполне приемлемы.
В связи с этим все более важен прагматичный вопрос: как отличить реальную власть от мнимой, большевиков от временщиков, государя от самозванцев (которые уже начали всплывать)?
Как отличить настоящую власть от ее мельтешащих предшественников сразу, а не тогда, когда она в жуткой кровавой борьбе покажет всем, что пришла навсегда, — чтобы не ошибиться, как несчастные эмигранты, некоторые из которых так и не поняли свою ошибку вообще — ни после войны, ни после Гагарина?
Для этого надо подходить ко всем претендентам на власть с меркой, с которой подходит к ним история: обеспечат ли они прогресс и развитие общества, раскрепощение и усложнение человека, — или нет.
Если нет — самые хитрые, самые ресурсные, самые эффективные политические группы — лишь компост истории.
Если да — самые тупые, самые чужеродные, самые слабые вздымаются невидимой и никому, кроме видящих критерий отбора, не понятной волной — и жестко, до потери индивидуальности впечатываются во власть, становясь ею.
Ибо топор социальной эволюции отсекает все лишнее.
Хочешь жить — прогрессируй: успокоишься — упокоишься.
Как же отличить власть, обеспечивающую прогресс и потому остающуюся навсегда в любом катаклизме, от тех, кто станет подражать ей, как отличить званых от избранных?
Как сказано в Библии: по делам.
По самым первым делам, — ибо они очевидны, понятны и вопреки старому ленинскому тезису уже очень давно известны любым кухарке, уборщице и таксисту (даже если они плохо говорят по-русски) намного лучше, чем любым голиковым и силуановым.
Ведь если власть вправду стремится к развитию, она должна впрячь в него главную творческую силу мира — капитал, который сегодня в силу исторических обстоятельств в основном занят развитием наших прямых врагов.
Чтоб сделать это, надо запереть его в стране, как в паровом котле, чтоб он мог совершать полезную для нее работу: закрыть его бегство (при согласовании инвестиций), закрыть его перевод из легальной сферы в криминогенную (ограничением обналичивания средней месячной зарплатой в день на человека), вернуть его из офшоров домой.
Последнее капитал сделает сам, наперегонки, «добровольно и с песней», если передать все зарегистрированные в офшорах или управляемые из них активы, находящиеся в России, под управление Росимущества, — вплоть до перерегистрации в нашей стране. А все, что не будет перерегистрировано за полгода, конфисковать как бесхозное имущество, как всеми забытую ржавую колымагу, загромождающую проезд во двор.
Разумеется, вернув капитал в страну, надо дать ему возможность совершать полезную работу, — иначе он взорвет все к чертовой матери, как в перегретом котле 1916 года.
Для этого надо ограничить коррупцию, — и отнюдь не только электронной системой принятия решений, обеспечивающий тотальный и при этом невидимый контроль.
Лучшим представляется сочетание итальянского подхода, рвущего круговую поруку между взяточником и его жертвой автоматическим снятием обвинений с взяткодателя при его сотрудничестве со следствием и судом, и подхода американского. Последний разрушает лояльность членов оргпреступности (а коррупция во власти, в отличие от детского сада, всегда мафия, одиночек оттуда вычищают в ходе конкуренции лучше любого государства) конфискацией всего имущества, даже законно приобретенного, кроме социального минимума, у членов семей мафиози, не сотрудничающих со следствием и судом.
Понятно, что для созидательного применения капитала этого мало: ограничение коррупции направит его энергию, как пар в свисток, в рост цен.
Значит, надо ограничить произвол монополий, — дав антимонопольной службе права экономического КГБ, включая проверку структуры любой цены. При этом резкие колебания цен должны, как в Германии до начала нулевых, сначала вызывать возвращение их на место (с уголовной ответственностью за отказ от торговли), а уже только потом расследование для выявления причин.
Важно помнить: базовые отрасли, как и естественные монополии, — не участники рынка, а образующие его элементы. Это не футболисты, а само футбольное поле. И применение к ним стандартных рыночных норм — такая же нелепость, как желтая карточка воротам или части разметки.
Каждая денежная единица прибыли естественной монополии оборачивается для экономики в целом 3−6 единицами общего убытка, — и естественные монополии, как и базовые отрасли в целом, должны работать не на максимизацию прибыли, разрушая экономику, а на снижение издержек последней, то есть минимизируя цену своей продукции на внутреннем рынке (конечно, при своей модернизации и заработке на экспорте).
Минимизация цен как цель несовместима с частной собственностью: поэтому не только естественные монополии, но и все базовые отрасли должны быть национализированы (на 51% для сохранения частной инициативы) и управляться государством в интересах не их частных целей, а всего общества. (Обанкротившуюся послевоенную Англию этот шаг за пятилетку вернул в круг наиболее промышленно развитых стран мира).
Конечноя, развитие требует общедоступности кредита.
А доступный кредит — это ограничение финансовых спекуляций, чтоб они не высосали из реального сектора все средства. Все крупные страны, сопоставимые по уровню финансового развития с Россией, стали развитыми, лишь с этим ограничением: иначе шансов просто не было.
Наиболее эффективный метод — структурирование банковских активов по примеру Японии: инвестировать в спекулятивные активы можно лишь после вложения впятеро большей суммы в реальный сектор по регулируемой государством структуре — от потребительских кредитов до госбумаг и прямых инвестиций в приоритетные отрасли.
Наконец, необходим разумный протекционизм, без которого развитие попросту невозможно, — а это не только таможенная, но и политическая революция, так как требует как минимум выхода из ВТО, чего российская одичалая либерастия до сих пор не может себе даже вообразить.
То же можно сказать и про потребность в налоговой революции: фискальная система, стимулирующая не производительное накопление богатств за счет вывоза сырья, должна быть развернута в сторону стимулирования внутреннего производства и технологий с приоритетным обложением акцизных товаров, экспорта сырья и конкурирующего с нашим производством импорта.
Резюмируя, стоит зафиксировать: устойчивой властью, заслуживающей поддержки и служения, станет после, боюсь, неизбежного периода нестабильности и неопределенности лишь власть, служащая не финансовым спекулянтам, а обрабатывающей промышленности и технологиям, и ориентированная не на вывоз сырья, а на производство добавленной стоимости.
Этот критерий прост, однозначен, удобен в применении и потому вполне достаточен для практического применения, — которого нам, надеюсь, нам все же удастся избежать.